Вампир Лестат - Страница 200

200

Сдавленным от волнения голосом я тихо объяснил, что это такое, потом сказал, что прошу их послушать, как она звучит, и что я никогда раньше не играл на ней, но теперь хочу попробовать. Я говорил так тихо, что не слышал собственного голоса, но понимал, что они его услышат, если, конечно, захотят.

Я поднял к плечу скрипку, прижался к ней подбородком и приготовил смычок. Закрыв глаза, я увидел перед собой Ники, услышал его музыку, вспомнил, как раскачивалось взад и вперед его тело в такт звукам, как сильно прижимались к струнам пальцы, словно сама душа заставляла скрипку звучать.

Я сильно ударил смычком по струнам, и звуки мелодии резко взлетели сначала вверх, а потом опустились и заполнили помещение, подчиняясь бешеной пляске моих пальцев. Да, это была настоящая мелодия, и мне удалось ее сыграть! Чистые, наполненные чувством звуки резонирующим эхом отдавались от ближайших стен. Такие звуки могла издавать только скрипка, только у нее мог быть такой пронзительный голос. Я как безумный продолжал играть, раскачиваясь всем телом, забыв в эти мгновения и о Ники, и обо всем остальном. Я чувствовал только свои вонзающиеся в гриф инструмента пальцы и осознавал, что это от меня исходит заполнившая все уголки святилища музыка, которая, повинуясь неистовым движениям смычка, становилась все громче и громче – то взлетала вверх, то расстилалась по поверхности пола, подчиняя себе все вокруг.

И тогда я тоже запел вместе со скрипкой. Сначала тихо, а потом во весь голос. Вокруг меня разлилось золотое сияние. И вдруг мне показалось, что мой голос стал звучать намного громче, я услышал такие невероятно высокие и чистые звуки, которые сам никак не мог издавать. И тем не менее они звучали – прекрасные и возвышенные; точнее, звучала лишь одна нота, она не меняла своей высоты и в то же время раздавалась все громче и громче, пока наконец я не почувствовал страшную боль в ушах. Смычок в моих руках заплясал еще неистовее, я едва не задыхался… И вдруг отчетливо понял, что эти невероятно высокие звуки исходят не от меня!

Я понимал, что, если звуки немедленно не затихнут, у меня из ушей брызнет кровь. Нет, не я пел на этой восхитительно высокой ноте! Не прекращая играть и преодолевая ужасную боль в ушах, от которой голова моя готова была расколоться, я поднял глаза и увидел, что Акаша стоит с широко распахнутыми глазами и рот ее открыт в виде правильной буквы «О». Этот звук исходил от нее, и сейчас она спускалась по ступеням шатра, протягивая вперед руки и не прекращая петь все на той же высочайшей ноте, которая стальным клинком рассекала мне барабанные перепонки.

В глазах у меня потемнело. Я услышал стук упавшей на каменный пол скрипки. Я сознавал, что изо всех сил сжимаю руками голову. Я кричал, но крик мой тонул в ее пении.

– Перестань! Перестань! – вопил я. В то же мгновение перед моими глазами вновь вспыхнул свет, и я увидел ее прямо над собой – она протягивала ко мне руки.

– Великий Боже! Мариус!

Я с криком повернулся и бросился к двери. Но створки ее захлопнулись прямо перед моим носом и с такой силой ударили меня по лицу, что я рухнул на колени и заплакал под аккомпанемент непрекращающегося пронзительного пения.

– Мариус! Мариус!! Мариус!!! – только и мог вымолвить я.

Я обернулся, чтобы увидеть, что меня ожидает. Акаша наступила на скрипку, и под ее ногой инструмент подпрыгнул и развалился на куски. И вдруг пение ее начало стихать, пронзительные звуки смолкли.

Оглушенный, не способный услышать даже собственный голос, непрестанно зовущий Мариуса, я с трудом поднялся на ноги.

Вокруг меня стояла звенящая тишина. Я увидел ее прямо перед собой. Брови ее сошлись на переносице, но на лице не появилось ни единой морщинки. Вопросительный взгляд был полон муки, а бледно-розовые губы приоткрылись, обнажив похожие на клыки зубы.

– Помоги мне, Мариус, помоги… – бормотал я, не слыша своего голоса, но осознавая, что без конца повторяю эти слова. И вдруг она обняла меня и прижала к себе. Я почувствовал, как ее руки – точно такие, как описывал мне их Мариус, – нежно и бережно обхватили мою голову, а потом ощутил, как зубы мои прижимаются к ее шее.

Я не колебался ни секунды. Забыв о том, что руки ее сомкнуты вокруг моего тела и в любой момент способны раздавить меня и уничтожить, я вонзил клыки в ее тело, ощутив похожую на тонкую ледяную корку кожу, и почувствовал, как в рот мне полилась ее кровь.

О да! Да, да, да… Обхватив рукой ее левое плечо, я всем телом прижимался к этой ожившей статуе, и для меня не имело никакого значения, что она холодна как мрамор. Она была само совершенство – моя Мать, моя возлюбленная, моя могущественная царица, – и ее кровь, словно горячие нити паутины, проникала в каждую клеточку моего дрожащего тела. И тут ее губы коснулись моего горла. Она целовала меня, она тронула поцелуем ту самую артерию, по которой бурным потоком текла ее пульсирующая кровь. Губы ее приоткрылись, и, в то время как я продолжал изо всех сил вытягивать из нее кровь, снова и снова восторженно ощущая вкус каждого глотка, я безошибочно почувствовал, как ее клыки пронзают на моей шее кожу.

Из каждого звенящего от напряжения сосуда хлынула в нее моя кровь, а ее кровь продолжала потоком вливаться в меня.

Я отчетливо видел мерцание этой циркуляции, и оно казалось мне поистине божественным, ибо все вокруг перестало существовать. Остались лишь наши губы и неустанно пульсирующий поток крови. Не было ни снов, ни видений… Было только это – волшебное, незабываемое и волнующее горячее ощущение. Больше ничто не имело значения, ничто, кроме желания, чтобы это никогда не кончалось. Мир перестал для меня существовать.

200