Вампир Лестат - Страница 63

Я продолжал думать о ней так, будто впереди у нее было еще «завтра, завтра и завтра…» Я оглянулся и взглянул на ее все еще величественную фигуру. Она сидела, крепко вцепившись руками в подоконник. Небо за окном совсем потемнело, и теперь на маленьком треугольнике ее лица играли отблески другого света – городских огней и фонарей проезжавших по набережной экипажей.

– Почему бы тебе не поговорить со мной? Почему бы не рассказать, как все случилось? Ты сделал нас бесконечно счастливыми. – Я заметил, что даже слова причиняют ей боль. – Но как живется тебе? Тебе самому!

Думаю, что в тот момент я готов был обмануть ее, излить потоки лжи, рассказать о своем довольстве и благополучии. Мне уже не раз приходилось обманывать смертных с поистине бессмертным мастерством. Я готов был говорить и говорить, тщательно обдумывая каждое слово. Но в наступившей тишине что-то вдруг изменилось.

Не думаю, что я молчал более минуты, но за это время внутри меня все перевернулось, словно произошло таинственное превращение. На мгновение передо мной открылась одновременно прекрасная и ужасная возможность, и в ту же секунду я принял решение.

У меня не было ни плана, ни готовых слов. Более того, если бы в тот момент кто-то спросил меня, действительно ли я собираюсь это сделать, я бы решительно все отрицал, говоря, что у меня и в мыслях не было ничего подобного, не такое уж я чудовище, чтобы… Однако выбор был сделан.

Я понял нечто очень важное.

Она не проронила ни слова. Ее вновь охватили страх и боль. Но, не обращая внимания на муку, она встала с кресла.

Я видел, как соскользнул укрывавший ее плед, как она приближается ко мне, и знал, что должен остановить ее, однако не сделал этого. Она протянула руки, хотела обнять меня, но внезапно, словно от сильного порыва ветра, отпрянула назад.

Она попятилась по ковру, споткнулась о кресло и рухнула, ударившись о стену. Она застыла на месте, но на лице ее не было страха, хотя я слышал, как лихорадочно бьется ее сердце. Удивление мгновенно сменилось абсолютным спокойствием.

Не помню, о чем я тогда думал, и думал ли вообще. Я направился к ней так же решительно, как до того она направлялась ко мне. Внимательно следя за ее реакцией, за каждым движением, я подходил все ближе и ближе, пока не оказался так же близко, как стояла ко мне она, прежде чем отшатнуться. Она всматривалась в мои глаза, в мое лицо, а потом вдруг протянула руку и дотронулась до моей щеки.

«Не живой! – услышал я ее безмолвный вскрик. – Он изменился, но он не живой!»

Я мысленно ответил, что она не права. А потом мысленно же развернул перед ней множество картин и видений, рассказывающих о моем теперешнем положении и образе существования: отрывочные фрагменты ночной жизни Парижа, ощущение лезвия, беззвучно рассекающего мир…

Она с шумом выдохнула. Когтистая лапа боли вновь схватила ее. Она сглотнула и крепко сжала губы, чтобы не дать вырваться крику, но вместе с тем буквально обожгла меня пристальным взглядом. Теперь она понимала, что наше общение происходит не на уровне чувств, но на уровне мыслей.

– Рассказывай же, – требовательно произнесла она.

Я не стал спрашивать, что именно она хочет услышать. Вместо этого я подробно рассказал ей свою историю. О том, как был похищен проникшей в нашу комнату через разбитое окно таинственной личностью, следившей за мной в театре, о башне и обмене кровью. Я описал ей склеп, в котором спал, и находящиеся в нем сокровища, свои блуждания, приобретенные способности и власть, а под конец раскрыл природу той жажды, которую испытывал. Я говорил о вкусе и запахе крови и о том, какие жадность и страсть она во мне пробуждает, об остром желании, охватывающем все мое существо, о желании, которое может быть удовлетворено только насыщением, а цена этому насыщению – смерть.

Она перестала чувствовать терзавшую ее боль. Казалось, что живыми в ней остались только глаза, и эти глаза неотрывно смотрели на меня. Опасаясь, что не сумел объяснить ей все до конца, я обнял ее и медленно повернулся так, чтобы свет от фонарей проезжающих за окном экипажей падал прямо на мое лицо.

По-прежнему не отводя взгляд, я взял с подоконника серебряный канделябр и сжал его пальцами, согнув и превратив в бесформенное переплетение изгибов и спиралей.

Свечи упали на пол.

Глаза ее закатились. Она вновь отшатнулась от меня и, скользнув по стене, вцепилась в край балдахина. На губах ее выступила кровь.

Она зашлась в беззвучном кашле, и кровь хлынула из легких потоком, заливая пол возле кровати, в то время как мать, склоняясь все ниже и ниже, опускалась на колени.

Взглянув на дурацкое серебряное месиво, по-прежнему зажатое в руке, я уронил его на пол. Я смотрел, как она пытается справиться с болью и не упасть в обморок, как неестественно медленными, будто у пьяного, движениями вытирает с губ кровь, я видел испачканные простыни… Но тут силы ее иссякли, и она рухнула на пол.

Я продолжал стоять над нею. Я смотрел на нее и думал о том, что сиюминутная боль ничто в сравнении с теми обещаниями, которые я сейчас давал ей. Мною не было произнесено ни слова, поток речи был безмолвным, так же как и мои вопросы, не сравнимые ни с какими другими, когда-либо заданными вслух:

«Хочешь ли ты пойти со мной? Хочешь ли пережить все это вместе со мной?

Я ничего от тебя не скрываю – ни своего невежества, ни своего страха, ни ужаса при мысли о том, что я могу потерпеть неудачу, если попытаюсь сделать это. Я даже не знаю, обладаю ли такой силой, могу ли совершать это неоднократно и какова будет цена содеянного. Но ради тебя я готов пойти на риск, и тогда мы вместе посмотрим, что из этого получится, в чем заключается страшная тайна, точно так же, как прежде мне приходилось в одиночку постигать все остальное».